Смерть Хантера Томпсона – тот редкий случай, когда поклонники усопшего вряд ли будут обливаться слезами. Скорее разразятся аплодисментами: «Молодец, старина! Не подвел. Умер, как жил. Хлопнул дверью». Рассуждать о причинах самоубийства нелепо: вся жизнь Томпсона была одним гигантским суицидом, удивительно, что он дотянул до 67 лет. Смешно, когда соседи деликатно говорят репортерам, что в последние годы Томпсон был «несколько неадекватен». Агрессивная неадекватность была для него не только образом жизни, но и творческим принципом. Для него в порядке вещей было встретить журналиста выстрелом из ружья. «Встретиться с ним то же самое, что с полковником Курцем из ’Апокалипсиса сегодня’»,– писал испытавший на себе такое гостеприимство Томпсона корреспондент Guardian. Пришедшему к нему на вечеринку Джонни Деппу, сыгравшему самого Томпсона в фильме Терри Гиллиома по его роману «Страх и отвращение в Лас-Вегасе» (1998), писатель первым делом предложил взорвать на заднем дворе канистру нитроглицерина: «Я все еще такой же, каким был в пятнадцать: пьяный малолетний преступник».

Все свои хулиганские подвиги Томпсон совершал, закинувшись в промышленных количествах всеми известными человечеству наркотиками. Его альтер эго в «Страхе и ненависти» (1970) отправлялось писать репортаж о мотогонках в пустыне, захватив с собой «две сумки травы, 75 шариков мескалина, 5 промокашек лютой кислоты, солонку с дырочками, полную кокаина, и целый межгалактический парад планет всяких стимуляторов, транков, визгунов, хохотунда, а также кварту текилы, кварту рома, ящик бадвайзера, пинту сырого эфира».

Удивительно то, что постоянно находившийся в коматозном состоянии человек не просто работал: он работал очень много. Писал для столь респектабельных изданий, как National Observer, и столь модных, как Rolling Stone. Забирался в логовище колумбийских контрабандистов. Колесил по Америке с мотобандами «Ангелов ада»: вышедшую в 1966 году одноименную книгу байкеры признали единственной честной книгой о них. Впрочем, вскоре, решив, что писака их просто «использовал», они избили его до полусмерти. А в апреле 1975 года отправился в охваченный паникой Сайгон: его репортажи о падении вьетнамской столицы считаются шедевром.

Но если в 1960-х годах Томпсон работал еще в рамках школы «новой журналистики», то в идола контркультуры он превратился благодаря «Страху и ненависти»: на страницах романа у бармена отрастала голова птеродактиля, на машину героев пикировали с неба «какие-то хряки, похожие на огромных летучих мышей», а стриптизерши насиловали белого медведя. По имени одного из героев книги, доктора Гонзо, окрестили целое литературное направление, основоположником которого признан Томпсон. Слово «гонзо» даже вошло в Оксфордский словарь английского языка.

Гонзо-журналистика не просто субъективная журналистика. Это тексты не о событиях, которые наблюдает или расследует автор, а об ощущениях самого автора. А поскольку он постоянно пребывает в измененном состоянии сознания, говорить стоит скорее не о его ощущениях, а о его галлюцинациях. Удивительно, что при этом галлюцинации не заслоняют сути происходящего, а, напротив, максимально обнажают ее. Экспрессивный стиль, абсолютная непредсказуемость событий, физически ощутимая паника, которая владеет беззащитным перед реальностью автором, превратили основанные на реальных фактах книги Томпсона в яркую прозу, несравненное свидетельство о 1960–1970-х годах, столь же безумных, как и сам Томпсон.

Источник:
МИХАИЛ Ъ-ТРОФИМЕНКОВ
«Коммерсант»